Причём виноваты, естественно, взрослые, ещё недавно считавшиеся не вписавшимися в цифровизацию: «Мы изучали, как они получают информацию. 70% — это интернет, включая социальные сети. Не телевизор. Но, судя по ответам, условный телевизор хорошо проникает и в социальные сети тоже. В конце концов, в тех же социальных сетях присутствуют их родители и ещё более старшее поколение, которое и заносит в интернет то, что увидели по телевизору».
Да и стыдится молодёжь не того, чего обязана: «Событие, которое могло бы быть здесь стержневым — репрессии, — набрало всего 18%. Это не дотягивает даже до пятой части опрошенных ребят. Мы были сильно удивлены. Следующий по популярности ответ — распад СССР (11%). Затем Октябрьская революция (9%), расстрел императорской семьи в 1918 году (6%)».
И, конечно, мы не соответствуем западному канону: «Для сравнения, как реагируют на эти вопросы американцы. Исследование проводилось в Принстонском университете. У них ситуация диаметрально противоположная. На вопрос о гордости 33% затруднились с ответом. А мы затрудняемся ответить на вопрос о стыде. А дальше по цифрам они чаще всего испытывают гордость за борьбу за права человека, свою Декларацию независимости 1776 года, достижения в сфере космоса. Стыдятся, в основном, теми моментами, когда нарушались права человека: периодом рабства, геноцидом индейцев и тому подобным. В том числе теми событиями, которые происходят сейчас. А кроме того, военными вмешательствами в дела других государств: Вьетнама, Афганистана, Ирака. Получается, что больше стыда приходится на современные события. Это осознание того, что есть ошибки. И это означает, что американцы больше, чем наши ребята, живут здесь и сейчас».
А всё потому, что у нас нелибероидно учат: «Мы долго думали над тем, почему такой результат. Стало понятно, что во многом это продиктовано теми учебниками, по которым наши ребята и американцы изучают свою историю. У нас в учебнике истории России за 20 век, написанном сейчас по единому общеобразовательному стандарту, 70 страниц отводится Великой Отечественной войне, коллективизации отводится только одна страница, а репрессиям 1937 года — один абзац. После этого становится ясно, что требовать от детей глубоких знаний и сопереживания к тяжёлым страницам нашей истории даже не приходится».
Вдобавок мы неблагодарны: «В Екатеринбурге, кстати, коллег удивило, что часть студенчества не поддерживает существование Ельцин Центра. Он воспринимается как нечто построенное на бюджетные средства. С их точки зрения, эти деньги можно было бы потратить на другие вещи. Например, на обустройство города, а не на этот, цитирую, «либеральный распил»».
И детям даём не то, что следовало бы по либероидной вере: «В чём мы видим большую проблему. Когда мы начинаем спрашивать ребят, откуда они узнали про современность, быстро выясняется, что родители этой молодёжи, которым сейчас около 50 лет, не общаются с ней. Нет культуры передачи информации и ведения дискуссии внутри своей семьи. Зато есть любопытный феномен. У нас чётко фиксируется заместительная терапия, при которой мы склонны выдавливать из своей памяти всё негативное. Мы скорее вспомним всё хорошее, чем время, когда нам нечего было есть и мы стояли в очередях. На самом деле это не хорошо и не плохо. Это нормальная реакция человеческого организма. Надо понимать, что поколение родителей — это люди, по которым
Российские дети слишком глупы, чтобы понимать книги: «Кроме того, у нас вообще нет до сих пор общественного консенсуса по поводу этого периода. Те учителя, которые работают сейчас с ребятами, они сами в то время хлебнули, им самим жрать тогда было нечего. А сейчас им надо
И эти люди всё ещё удивляются, почему им с каждым днём удаётся всё меньше.